Моя дражайшая половинка, сколько не проси, я всё равно не перестану рисовать и не найду приличную работу. Не ругай меня и не закатывай глаза – меня не остановить. Иди, вон, лучше посмотри на свой очередной портрет. Правда, здорово? Нет? Ну ладно.
Я с самого детства мог только рисовать. Все дети носились, били друг друга палками, швырялись грязью, лазали в подвалы, а я рисовал. Частенько грязью закидывали и меня. Тогда я совсем перестал выходить во двор. Только рисовал и смотрел телевизор. Рисовал то, что было по телевизору. Может быть, у меня даже сохранились те рисунки – важные дяденьки рассуждают о политике в крохотном ящике в углу комнаты. Смешно. Мне тогда казалось это смешным.
Я даже в любви тебе признался, нарисовав твой портрет и подкинув его тебе в карман куртки. Помню твоё лицо, когда ты нашарила в кармане какой-то листочек, а потом развернула его. Наверное, у меня в тот раз получилось похоже. Я был влюблен. Поэтому всё и получалось. Сейчас уже не так. Ты тогда так обрадовалась, чуть не завизжала от восторга. И подружки позавидовали. Но потом все дружно принялись вычислять, кто же это сделал. И также дружно минут через пятнадцать указали на меня – больше некому. Я единственный, кто рисовал в классе. На меня вечно вешали нарисовать всякие плакаты к спортивным соревнованиям, Новому году, Восьмому марта. Я не жаловался. Из-за этого меня хоть в школе держали – а так бы выгнали, учился я из рук вон плохо.
Когда ты подошла и спросила прямо, не я ли это нарисовал, я не стал отпираться. Я, да это точно я. Помню каждый штрих, каждое движение руки, когда я рисовал тебя. У меня на рисунке ты смеялась. Бесконечно долго. Застывшая в смехе. Тогда мы начали встречаться. Потому что просто нельзя нарисовать портрет девчонки и не начать с ней встречаться. Мы ходили за ручку до школы и обратно. Я таскал твою тяжелую сумку – до сих пор не понимаю, что ты там таскала, наверное, кирпичи. Гуляли по воскресеньям. Обычно шли в парк недалеко от школы и прогуливались по главной аллее – от пруда до спортплощадки. Мимо нас шли мамочки с колясками, такие же парочки, как и мы, бодренькие любители побегать, ехали велосипедисты. Мы разговаривали обо всем на свете. Особенно – об искусстве. Ты ничего в нем не понимала, я тоже. Мы просто делились какими-то смутными чувствами, возникающими при слове «картина» или «опера». Строили из себя знатоков.
Я любил тебя. И люблю, наверное. Просто портреты уже не такими похожими получаются. На них всё ещё та пятнадцатилетняя девчонка, с жаром размахивающая руками во время споров. Или громко хохочущая от какого-нибудь дурацкого словечка. Мне тогда казалось, покажи тебе палец, ты и то засмеешься.
А ещё люблю рисовать. Почти также сильно, как и тебя. И сколько бы ты мне не говорила это бросить, оставить, я не брошу и не оставлю. Ты можешь бесконечно повторять, что у меня ничего не получиться. Но это неважно. Когда я рисую, то чувствую, что под кончиками моих пальцев пульсирует что-то живое, дышащее.
Даже если ты разорвешь всю мою бумагу, разломаешь карандаши, выкинешь холсты и мольберт, я всё равно не перестану. Я буду идти вперед. Шаг за шагом. Шаг за шагом. Шаг за шагом. И когда-нибудь мне удастся разбудить то пульсирующее, дышащее, странное. Когда-нибудь.
Автор: Елена Сирин
